В давние времена жила бедная женщина; у нее было два сына — Жан и Пьер. Видя нужду матери, Пьер пошел наниматься в работники к одному крестьянину.
— Сколько ты просишь жалованья? — спросил крестьянин.
— Сто экю, — ответил Пьер.
— Будь по-твоему. Но вот какой у нас будет уговор: при первой же ссоре тому из нас, кто рассердится, другой намнет бока.
— Я никогда не сержусь, хозяин.
Не прошло и недели, как Пьер поспорил с хозяином, рассердился, и крестьянин намял ему бока. Пьер вернулся к матери и рассказал своему брату Жану о том, что с ним случилось. Жан попросил брата показать, где живет хозяин, и пошел наниматься на работу. Однако Жан не говорил, что он родной брат Пьера.
— Сколько ты хочешь?
— Положите мне сто экю, хозяин.
— Будь по-твоему. Но вот какой у нас будет уговор: при первой же ссоре тому из нас, кто рассердится, другой намнет бока.
— Я никогда не сержусь, хозяин.
На другой день хозяин велел Жану везти зерно на рынок. Жан повозку и четверку лошадей продал, а деньги отнес брату. Когда он вернулся к хозяину, тот его и спрашивает:
— А где повозка с лошадьми?
— Хозяин, — ответил Жан, — я их продал человеку, которого встретил на дороге.
— А что ты сделал с деньгами?
— Деньги я отдал брату, которому вы намяли бока.
— Такты разорить меня хочешь?
— Хозяин, уж не сердитесь ли вы?
— Вот еще, стану я сердиться из-за таких пустяков!
— Вы ведь знаете, тому из нас, кто рассердится, другой намнет бока.
— Да я и не думаю сердиться.
На следующий день хозяин сказал хозяйке:
— Я пошлю Жана срубить самый большой дуб, какой только есть в лесу, он не сможет его приволочь, а когда я начну его бранить, он рассердится.
Жан отправился в лес с повозкой, запряженной четырьмя лошадьми, продал, как и в тот раз, повозку и лошадей, а затем вернулся домой.
— Что ж это, — спросил его хозяин, — где повозка?
— Повозка? Я ее оставил в лесу, она там застряла.
— Ай! Ты вконец разорить нас хочешь! А хозяйка кричала и того громче:
— Ты нас вконец разоришь!
— Хозяин, — молвил Жан, — уж не сердитесь ли вы?
— Ну вот еще, стану я сердиться из-за таких пустяков!
— Вы ведь знаете, тому из нас, кто рассердится, другой намнет бока.
— Да я и не думаю сердиться!
Как-то раз, когда Жан на гумне молотил хлеб, хозяин со своей женой пошли завтракать, а его не позвали. Жан и виду не подал, что заметил это; он отправился на рынок, продал обмолоченный хлеб, сытно позавтракал на постоялом дворе и пошел домой.
— Жан, — сказал хозяин, — что ты сделал с зерном?
— Вы меня не позвали завтракать. Я продал зерно и на эти деньги позавтракал.
— Ты нас разоришь, Жан, вконец разоришь!
— Хозяин, уж не сердитесь ли вы?
— Ну вот еще, стану я сердиться из-за таких пустяков!
— Вы ведь знаете, тому из нас, кто рассердится, другой намнет бока.
— Да я и не думаю сердиться! Хозяйка сказала мужу:
— Давай-ка пошлем его стеречь поросят на дальнем выгоне; людоед его сожрет, и мы избавимся от него.
И вот Жан отправился со стадом на выгон. Оказавшись возле жилья людоеда, он вошел туда. В руке он держал воробья.
— А что, — спросил он людоеда и показал ему воробья, — наверно, тебе никак не взлететь так высоко, как летает эта птичка?
— Нет, не взлететь, — ответил людоед.
— Я голоден, — сказал Жан.
— И я тоже. Что мы сготовим на завтрак?
— Давай, — сказал Жан, — сварим кашу.
Когда каша сварилась, они сели за стол. Жан заранее приладил к животу объемистый карман и потихоньку откладывал туда добрую долю, пока людоед уплетал кашу за обе щеки. Когда карман наполнился, Жан вспорол его ножом, и каша вывалилсь на пол; потом он опять принялся за еду.
— Смотри-ка, — сказал людоед. — Я тоже хотел бы так облегчиться! Вспори и мне живот!
Жан не заставил дважды себя просить: он так ловко вспорол людоеду брюхо, что тот сразу испустил дух.
После этого Жан вернулся к своим поросятам и, обрезав им всем хвостики, продал поросят, а затем воткнул хвостики в тину, сплошь покрывавшую ближнее болото, и вернулся к хозяину.
— А где же поросята? — спросил тот.
— Они попали в болото.
— Как же так? Нужно их оттуда вытащить!
— Хозяин, туда никак не пройти.
Хозяин все-таки отправился посмотреть, как обстоит дело; но когда он ухватился за один хвостик, думая вытащить поросенка, хвостик остался у него в руке, сам он с размаху упал в грязь.
— Ты нас разоришь, Жан, вконец разоришь!
— Хозяин, уж не сердитесь ли вы?
— Ну вот еще, стану я сердиться из-за таких пустяков!
— Вы ведь знаете, тому из нас, кто рассердится, другой намнет бока.
— Да я и не думаю сердиться! Хозяйка сказала хозяину:
— Надо послать его стеречь гусей на выгоне.
Жан погнал гусей на выгон. Вечером обнаружилась недостача — двух или трех гусей он продал.
— Жан, — сказал хозяин, — я недосчитался нескольких гусей.
— Хозяин, не я тому виной, их утащил какой-то зверь.
— Ты нас разоришь, Жан, вконец разоришь!
— Хозяин, уж не сердитесь ли вы?
— Вот еще, стану я сердиться из-за таких пустяков!
— Вы ведь знаете, тому из нас, кто рассердится, другой намнет бока.
— Да я и не думаю сердиться!
— Диковинный у нас слуга, — сказала на другой день хозяйка, — он нас разорит. Пойду спрячусь в кустах и посмотрю, куда он девает гусей.
Жан слышал эти слова; прежде чем пойти на выгон, он сказал хозяину.
— Я возьму с собой ваше ружье; если тот зверь опять придет, я его убью.
Завидя в кустах женщину, он выстрелил и убил ее наповал.
— Хозяин, — сказал он, — пересчитайте гусей, все целы; я убил того зверя, который их таскал.
— Ай! Что ты, негодник, сделал! Ты убил мою жену!
— Вот ух не знаю. Как бы то ни было, я убил крупного зверя. А вы, сдается мне, в самом деле сердитесь?
— Еще бы, как же мне не сердиться!
Тут Жан намял ему бока, а затем пошел к себе домой, и я тоже.
