Гейнц был очень ленивый. Он каждый раз тяжко вздыхал, когда возвращался домой с работы. А всего и работы-то у него было — козу на лугу пасти.
— Вот уж тяжелое и утомительное дело — все лето, с весны до поздней осени, козу пасти! — говорил он. — Если бы хоть прилечь можно было да поспать, ну тогда еще туда-сюда. Так нет же, надо во все глаза глядеть, как бы она молодые деревца не объела да не забрела бы к кому-нибудь в сад, а то и вовсе не сбежала бы. Ну разве можно при такой работе жить спокойно и радостно!
Стал он подумывать, как бы ему от этой обузы избавиться. Долго не мог ничего придумать. И вдруг его словно осенило:
— Женюсь-ка я на Трине! У нее тоже коза есть. Вот она и будет обеих коз пасти. Кончится тогда мое мученье.
Пошел Гейнц к родителям Трины и попросил выдать за него их прилежную и скромную дочку. Родители не стали долго раздумывать и тут же согласились.
Женился Гейнц на Трине, и стала она пасти обеих коз. Для Гейнца настали красные деньки, он и отдыхал-то теперь только от лени.
Но Трина оказалась такой же ленивой, как и Гейнц.
— Милый Гейнц, — сказала она как-то, — зачем мы понапрасну портим жизнь да губим свою молодость? Отдадим-ка лучше наших коз соседу, а он даст нам за них пчелиный улей. От коз одно только беспокойство. Они каждое утро будят нас от сладкого сна. А улей мы поставим позади дома, на солнышке, и избавимся от всякой заботы. Пчел-то ведь ни стеречь, ни выгонять на пастбище не надо. Они сами найдут дорогу к дому и меду насбирают. А мы и пальчиком не шевельнем.
— Ты рассуждаешь, как умная женщина, — отвечал Гейнц, — так мы и сделаем. Мед куда сытней и вкусней, чем козье молоко, да и не портится он дольше.
Пошли они к соседу, и тот, конечно, очень охотно променял один улей на двух коз.
Пчелы неутомимо летали все лето, с раннего утра до позднего вечера, и к осени улей был полон прекрасного меда. Гейнц набрал его целый кувшин.
Кувшин этот они поставили в своей спальне на полку, но все равно очень боялись, как бы мед не стащили, как бы мыши его не поели. Трина положила рядом с постелью здоровенную ореховую палку, чтобы гонять незваных гостей этой палкой и не вставать зря.
И вот однажды, когда на дворе уже давным-давно стоял белый день, а Гейнц все еще валялся на перине — отдыхал от сна, — он сказал жене:
— Знаю я, все женщины любят сладенького поесть. И ты, небось, лакомишься потихоньку медком. Вот я и подумал: лучше уж променять наш мед на гуся с гусятами, а то, пожалуй, ты весь его съешь.
— Ну что ж, я согласна, — сказала Трина. — Но мы сделаем это только тогда, когда у нас вырастет сынок. Пусть он и пасет их. Не самой же мне возиться с гусятами и портить свое здоровье!
— Как бы не так! — отвечал Гейнц. — Станет наш сынок гусей пасти! Знаешь, какие нынче дети — совсем от рук отбились. Они, видно, думают, что стали умнее родителей, и хотят все делать по-своему.
— Ух, — сказала Трина, — достанется же ему, если он не станет меня слушаться! Возьму я тогда палку да так его отделаю!
И чтобы показать, как это будет, она схватила свою ореховую палку, размахнулась да и стукнула прямо по кувшину с медом.
Кувшин ударился о стенку, потом упал на пол и разбился на мелкие кусочки. А прекрасный, сладкий мед весь растекся по полу.
— Вот тебе и гусь с гусятами! — сказал Гейнц. — Счастье еще, что кувшин мне на голову не упал. Мы должны радоваться, что все кончилось так благополучно.
Вдруг он заметил в одном из черепков немного меду и радостно воскликнул:
— Да тут и полакомиться кое-чем осталось! А потом и отдохнуть после этакого страха не мешает. Не беда, коли мы встанем чуточку попозднее: день-то ведь и так уж больно велик.
