Жил в селе бедный пастух, а на бедного, куда ни повернись, все шишки валятся. И при такой нужде было у него три сына: Франтик, Вашек и Гонза. Гонза был самый младший, и называли его все Гонза-дурачок, так уж велось в старину. Отец был уже немолодой, пас свиней и получал от сельской общины месячину и жилье. Франта уж подрастал, отец надеялся, что он поможет семье. Все дома остаться не могут. Это не годится. Вот отец и говорит ему:
– Ничего не поделаешь, Франта, надо тебе пойти на заработки. Сам видишь, какая у нас жизнь. Нечего тебе Дома сидеть, надо куда-нибудь повернуться.
Мать замесила тесто, напекла ему на дорогу пирожков Да лепешек, отец дал три гроша и свое благословение, попрощался парень честь честью со всеми и отправился в путь.
Шел он целый день и пришел к темному дремучему лесу. А так как он сильно проголодался, присел на опушке и принялся за еду. Сидит, уплетает свои лепешки и раздумывает, долго ли еще идти и где ночевать. Вдруг видит – ковыляет по меже дедушка-попрошайка. Дедушка повернул прямо к Франте, поздоровался с ним по старому чешскому обычаю и спрашивает:
– Далеко ли, милый Франта?
– На заработки. Я – сын пастуха, дома у нас нужда горькая, при таких нехватках на печи валяться не приходится, вот оно что. – Рассказывает ему Франта, а сам уписывает черный хлеб с таким смаком, будто это самое лучшее лакомство.
Дедушка поглядел-поглядел на него, да и попросил:
– Дай и мне хоть крошечку пожевать, я сегодня еще ничего не ел, а до деревни далеко.
– Рад бы дать, – говорит Франта, – да самому не хватит. У меня хлеба мало, а когда еще найду работу – не знаю.
На это дедушка только головой покачал и сказал:
– Да, да, дело известное, сытый голодного не разумеет. Встал и пошел своей дорогой.
Франтик ворчит себе под нос:
– Ступай, ступай, дед, проваливай! Таких дармоедов много набежит.
Собрался, разыскал неподалеку родник, запил черный хлеб чистенькой водицей и пошел дальше через дремучий лес. Идет он, идет, а все нет лесу конца. Стало темно уже, как в мешке, ночь на носу. Вокруг волки завыли, ночные зверюшки забегали, а укрыться негде. Но Франта не растерялся, сплел себе из густой хвои шалашик, оставил маленькое отверстие, чтоб только самому проползти, и приготовил две дубинки, на случай, если в шалашик волк сунется. Как забрался туда, тут и началось! Забегали вокруг дикие звери, рычат, ревут – слушать жутко. Франта со страху и уснуть не мог. Уж и не чаял с отцом-матерью свидеться. Но обошлось благополучно. К утру все утихло. Франта вылез на карачках из шалаша, развязал котомку, опять тем же манером позавтракал, как вчера ужинал, и отправился дальше. Весь день шел и только к вечеру вышел из лесу. Идет по зеленому лугу, роса кругом, как жемчуг, сверкает. Завидел вдали какую-то крышу и направился туда. Оказалось – это барская усадьба. Франта постучал в ворота. Пришли отворить:
– Чего надо?
– Иду на заработки, ищу места.
– А какую работу знаешь? – спрашивает барин. __ Я сын пастуха, могу пасти свиней и овец.
– А пахать умеешь?
– Пахать не приходилось, да ведь это не бог знает что, небось выучусь.
– Ладно, возьму тебя, но имей в виду, что я нанимаю только за нос! Заключим с тобою договор на год и один день. Кто из нас рассердится, тот останется без носа. Вот так. Если согласен, вот тебе койка, ходи за лошадьми, будешь на них пахать.
Назавтра Франта собирается в поле. Запряг, поехал. Начинает пахать, ан – ничего у него не получается. Обозлился на лошадей, дергает их без толку. Барин прибежал, как с цепи сорвался:
– Ах ты окаянный! Не умеешь пахать – не берись! Ведь у тебя еще ни черта не сделано!
Но тут же опомнился и заговорил с ним по-хорошему.
Проходит неделя, другая. Франта совсем обленился. Неохота ему было задаром-то работать. Коней лупил поминутно, а когда приказчик барину жаловался, тот только тужил:
– Как же быть? Так дело не пойдет.
Но кричать на него не кричал, а спокойно, тихо уговаривал. А Франта только и мечтал, чтоб его выгнали: так ему хотелось уйти оттуда. Прошло еще три месяца. Однажды барин говорит ему:
– Послушай, Франтик, если выживешь из моего дома всех мышей, получишь награду – отдам за тебя свою старшую дочь, а в приданое мой хутор, что за четыре мили отсюда.
– Трудная задача, батюшка барин, но я подумаю.
– Даю тебе два дня на размышление.
Освободил барин его на два дня от работы, а Франтик завалился на койку и стал думать, как это сделать. Ничего умного ему в башку не лезет; думал, думал и уснул. И увидал он во сне тысячи тысяч мышей: они все под полом гомозятся, и никак невозможно уничтожить их. И вот будто он таскает к амбару солому, хвою, обкладывает амбар со всех сторон и зажигает; все сразу вспыхивает, а он сам стоит посреди огненного кольца и не может убежать. Со, страху проснулся, стал вспоминать сон и говорит сам себе: «Да что на это смотреть, выберу, где огонь пониже, и перепрыгну». Стал Франтик с нетерпением ждать, когда хозяин проснется. Вот барин встал, сидит, завтракает.
– Батюшка барин, я сделаю, что вы мне велели. Всех мышей выведу, избавитесь от них на всю жизнь.
– А как же ты это сделаешь?
– Уж это – мое дело. Когда будет готово, сами увидите как.
– Ладно, ладно, посмотрим.
А сам думает: «Парень-то, видно, придурковатый, как бы чего не натворил». И велел следить за ним.
А Франтик среди ночи ни с того ни с сего встал – никто и хватиться его не успел, – обложил амбар соломой, хворостом и всем, что под руку попалось, и поджег. Пламя сразу занялось, в один миг охватило все строения, трещит и воет, как в печи. Весь дом на ноги поднялся, барин в одной рубашке выскочил, глаза вытаращил, кричит:
– Что такое?
– Теперь, барин, ни одна мышка не убежит, да и вам самому не выскочить!
Люди схватили кто дубину, кто топор, отгребают, раскидывают, только бы шкуру свою спасти. Хозяин пришел в ярость, однако не забывает про кончик своего носа. Хочешь не хочешь, пришлось ему оставить свое добро в огне. Переселился он в избу, одолжил, что было нужно, и понемногу отстроил новую усадьбу. Да у него, кажись, была еще одна в четырех милях оттуда. Да кто его знает, почему он так говорил Франтику? А когда прошел год и день и кончился срок договора, вытурил Франту из дома |- ты, мол, лодырь и бестолочь, ищи себе другое место. Ничего из этого договора не вышло! Пришлось Франте утереться хозяйскими обещаниями, разозлился он, но виду не подал. Делать нечего – попрощался с хозяином:
– Будьте здоровы, барин, счастливо оставаться. «Пойду, думает, обратно, как-нибудь уж до дома то доберусь, авось тятенька голову с меня не снимет».
Тою же дорогою и отправился, которою сюда пришел. Шел он долго, пришел ночью, все уже спали, только пастух трубил по селу часы. Когда пастух вернулся, Франта все еще стоял под дверью и стучал.
– А, это ты, босяк? Уж вернулся? А где заработанное?
И давай его ругать на чем свет стоит.
– Дорогой тятенька, – говорит Франта, – там должны были дать мне хутор и хозяйскую дочь, а за место этого утерли мне нос! Вот до чего люди бесстыжи!
Отца эти слова так взбесили, что он и слюну не мог проглотить. «Франта, думает, самый разумный из всех троих, а, гляди, какой пришел – без сапог, оборванный, волосы из шапки торчат!» – и задал ему такую баню, что тот надолго запомнил.
К утру проспался, маленько успокоился и взял в работу Вацлава:
– Ребятки, вы не рассчитывайте все трое дома баклуши бить. Иди-ка теперь ты, Вашек, в люди, заработай что-нибудь. Только, смотри, домой принеси, не возвращайся с пустыми руками, как этот свистун.
– Не беспокойтесь, тятенька, я буду умнее.
Мать и ему настряпала лепешек, разыскал он на чердаке старую котомку, с которою еще батя их бродяжил, наелся перед дорогой хлебушка как следует и пошел. Идет и весело распевает, заливается, чтобы не скучать: |Эх, шагай, гуляй на воле во широком чистом поле!
За песнями и не заметил, как зашел на край света, на опушку леса, а их деревни уж давно не видать. Уселся под елью, достал лепешку, проглотил ее в один миг, тянется за другой – вдруг, откуда ни возьмись, стоит перед ним дедушка, весь сгорбленный, и добродушно улыбается.
– Дай тебе бог здоровья, паренек, куда идешь на ночь глядя? Я тоже издалека бреду, уж и ноги подкашиваются, рад, что живого человека вижу. Не дашь ли и мне лепешечку?
– Вам, дедушка, надо было чуть пораньше прийти, я только что домолотил последнюю.
– Ничего, у тебя еще остался кусочек для хорошего человека.
– Остался или не остался, это дело мое. Вы лучше сходите в деревню, у мужикоа всегда остается.
– Ну что ж, нет так нет. Я так думал: от доброго слова язык не распухнет.
Встал, заковылял своей дорогой и пропал из глаз.
Вашек глянул ему вслед: «Стану я тебя угощать! у меня у самого, слава богу, ничего нет».
Солнышко уж заходило, Вашек медленно поднялся, потянулся, а куда идти – не знает. «Да что там долго раздумывать, пойду-ка в лес, куда глаза глядят».
Пошел он: идет, идет, постепенно стало темнеть, уж и дороги не видно, но тут ему послышалось, что где-то поблизости лает собака. Прибавил шагу. Вот далеко впереди светится окошко. Было уже за полночь. Вашек обрадовался, что не придется ему спать где-нибудь в прошлогодней траве. Подошел и давай трясти ворота, будто собрался сорвать их с петель. Пес во дворе просто из себя выходит, огонь в горнице погас, и люди забегали как ошпаренные. Хозяин подбежал к воротам и кричит:
– Какого еще прощелыгу черти несут? Что это там за сволочь, цыган или еще кто?
Тут Вашек захныкал:
– Не серчайте, дяденька, я и так всю ночь шел, куда я теперь пойду; будьте такие добренькие, возьмите меня в работники.
– А какую работу знаешь?
– Всякую работу могу делать, – отвечает Вашек, – могу и в поле работать и за скотиной ходить, возьмите меня, я вам пригожусь.
Хозяин впустил его:
– Ляжешь на чердаке, там солома есть. Утром я тебя позову. – А сам так на него и уставился глазищами-то. – Ты давно у ворот стоишь? Ничего не видал?
– Что же я могу увидать? – отвечает Вашек. – Как только я пришел, у вас свет погасили, у ворот темно, как в кишках.
Мужик успокоился, повел Вашека на чердак и все наказывает ему:
– Пока утром не позову, вниз не спускайся.
На другой день мужик показал Вашеку, что нужно делать: велел выбросить из хлева навоз, съездить за кормом, потом в лес по дрова.
– Но, – говорит, – в горницу не смей и соваться, хозяйка терпеть не может, когда ей туда грязь таскают, у ней там все чисто выскоблено.
Вашек ему и говорит:
– Зачем же я пойду, раз вы не хотите. Мне и в черной избе места хватит.
Вашек был парень работящий, ворочал, как дьявол; все были им довольны. Так прослужил он у них несколько недель. Но вот однажды вернулся с поля весь потный. Дело было позднее, ветер студеный, словно иголками колол. Затрясла Вашека лихорадка, и дрожит – терпенья нет; бросил все, места себе не находит. «Пойду, думает, к хозяйке, попрошу чего-нибудь тепленького». Заглянул в горницу – там никого, а в печи огонь так и гудит. Вашек оглянулся – и на печь! Забился в угол и думает: «С них не убудет, если я до утра в тепле посплю». Вскоре входит в горницу хозяйка. Зажигает лампу и принимается уставлять пол возле печи всякими лукошками, корзинками, мисками, тарелками, что только могла набрать. Вдруг – даже половица не скрипнула – стоит посреди горницы бесенок, сам весь черный, только рожица багровая, как сливовица.
Одет в бархатный фрак, на голове зеленый беретик. Прыгает между лукошками. Хозяйка его спрашивает — Что принес?
Бесенок повел глазами туда-сюда и говорит:
– Кто-то подсматривает!
– Да кому подсматривать, тут ни живой души нет. Бесенок тихонько нагнулся и кладет в лукошки сыр, яйца и всякую всячину. Вмиг все лукошки полны доверху. Вашека на печи лихорадка проклятая так и треплет, не мог удержаться, кашлянул. Бесенок как подскочит и давай чертыхаться:
– Я так и знал, что кто-то подсматривает! Фыркнул, как кошка, и был таков, и с того разу больше у них не появлялся. В тот же миг все миски и лукошки опустели. Хозяйка как закричит:
– Какой это мерзавец сюда забрался!
Подняла шум. Прибежал хозяин, начинают вместе искать под кроватью, под лавками; нигде никого, под конец залезли на печь.
– А, это ты, подлец! Какого черта ты сюда забрался? Сейчас же убирайся отсюда!
Схватил мужик, что под руку подвернулось, и давай Вашека утюжить. Сколько он ни объяснял, как ни просил, выгнал его хозяин вон из дому, и ворота за ним захлопнули.
Пробирается бедняга сквозь дремучий лес, спотыкается, хлебнул парень горя! Да, в чужих людях не своя воля, тяжела батрацкая доля, я-то знаю это! Помаленьку начало светать. У Вашека одна думушка: как бы поскорее домой попасть. К вечеру приплелся. Открывает он дверь, все на него так и уставились, будто с неба свалился.
– Недолго же ты побыл! – рявкнул отец. – А где заработанное? Что домой принес?
– Вон где. На спине: посмотри на синяки да шишки! Заставлял, изверг, трудиться до кровавого пота, а рассчитался дубиной!
Мать сейчас же вмешалась, утихомирила батю, и через несколько дней все было забыто. Вашек все работу искал; то к одному мужику пойдет, то к другому, чтобы отец не серчал, да что толку – дырой дырку не заткнешь. Так дошла очередь до третьего, до Гонзы. Этот сам вызвался:
– Теперь я пойду, попытаю счастья на чужой стороне. Отец напустился на него:
– О господи! У Вашека и то ничего не вышло. А ты в этих делах ни черта не разбираешься. Сиди уж лучше дома да окапывай картошку.
Но Гонза все свое твердит. Ну, раздобыли ему котомочку, мать положила туда пирожков, лепешек да буханочку хлеба, черствую, как камень; взял он в руки суковатую палку, попрощался со всеми и отправился в путь. Еще раз оглянулся на ворота, чтоб не забыть, и с богом.
Как остался один, первым делом – за еду. Едок-то он был спорый, в момент две лепешки умял. «Вот и ладно, думает, по крайней мере котомка легче будет».
Подходит к нему тот нищий старичок.
– Далеко ли собрался, парень?
– Иду, – мол, – в люди. Батя на нас всех не наработается, уж больно много едим, надо ему помочь. Франтик и Вашек ходили было, да вернулись. А я не боюсь, хоть меня и дураком называют, сам в петлю не полезу.
Дедушка и у него стал клянчить чего-нибудь пожевать. Гонза ему и говорит:
– Присаживайтесь, покушайте со мной! И вот вам грош, на случай, если выпить захотите!
Поели они, собрались вместе идти, но Гонза видит, что дедушке тяжело быстро шагать, поблагодарил его и попрощался. Еще раз оглянулся и зашагал дальше один. В те времена не было хороших дорог, тропинки одни, особенно-то по ним не разбежишься. Застала Гонзу ночь. Он не стал долго искать кровати, прилег под дерево, свернулся калачиком и выспался, как барон. Утром, как проснулся, первым делом стал на колени и помолился. О молитве не забыл. Потом огляделся, отряхнулся – день был ясный – и говорит себе: «Ну и выспался я! Не то, что дома на печи! Была бы еще здесь крынка браги!» Да в лесу брага нигде не течет! Пошел к роднику, наклонился над ним, напился, умылся, завязал шнурок у ворота и опять принялся за еду. Сидит, уписывает, только за ушами трещит. Откуда ни возьмись – тьма-тьмущая муравьев наползла: уж и на руки ему забрались.
– Ай-ай-ай! — говорит, – и вы меня нашли! Ну, нате вам, ешьте вместе со мной.
Давай хлеба им крошить и все любуется, как они живо крошки-то уплетают. Тоже, мол, создания божий. Вот наелись они, теперь самый главный муравей-с белыми, крылышками – влез Гонзе на плечо и говорит ему:
– Слышишь, Гонза, если тебе что нужно будет, мы поможем.
– Ишь ты! И говорить умеешь! Да, милый ты мурашка, мне ничего не нужно! Еда у меня есть, вот только не знаю, где работу найти. А вот тут вряд ли вы мне поможете.
– Об этом не печалься! Недалеко отсюда, вон там в конце леса, увидишь глубокий овраг, дальше-рыцарский замок, проси там работу, непременно наймешься!
– Спасибо тебе за это!
Пошел Гонза. Идти весело, по деревьям пташки да белки прыгают, есть чему посмеяться. Подошел к зеленой лужайке, за нею – овраг.
– Вот мы и приехали, – говорит сам себе. Перебрался через овраг благополучно, только немного исподники замочил. Прошел еще немного – перед ним рыцарский замок, башни высоченные. Уставился Гонза на них как баран на новые ворота, глядел, глядел, пока в затылке не заныло. Потом идет прямо к воротам. А привратник его не пускает:
– Куда прешь, хамское отродье! Нечего тебе здесь высматривать, босяк, оборванец! Проваливай! – Но от Гонзы не так легко отделаться.
– Я пришел наниматься на работу. Хочу поговорить с барином,– Для таких оборванцев у нас никакой работы нет. Убирайся отсюда.
А Гонза все лезет в ворота. Привратник как двинет его по уху! Ну тут уж и у Гонзы терпенья не стало. Поднял свою суковатую палку;– Изобью тебя так, что живым не уползешь!
Гонза был парень плечистый, коренастый, страх поглядеть. Привратник испугался, пустил его, привели Гонзу в людскую, а тут такой шум поднялся. Все орут на него. На крик прибежал сам рыцарь, на нем все так и звякает. Спрашивает Гонзу:
– Ты кто таков? Чего здесь ищешь?
– Я сын пастуха, иду в люди, нас дома полно, вот я и пошел на заработки.
– Ну что ж, посмотрим, на что ты годишься, – говорит ему рыцарь, а звали его Целерин. – Что ты умеешь делать ?
– К примеру, овец пасти.
– Овцы у меня есть. Пастух уже старый, мне человек нужен.
Оглядел Гонзу, видит – парень в слуги годится, и велел сейчас же выдать ему оружие, какое носят и прочие дружинники.
Пошел Гонза со всеми на кухню. Поставили ему миску гороха с копченым мясом. Гонза радехонек. «Слава тебе господи», – думает; в один миг все слопал. Все на него дивятся – вот так аппетит! И придвинули ему кружку-меду. Гонза выпил одним духом; лицо разгорелось, хоть прикуривай от него.
– А теперь, дескать, ступай к дворецкому, скажи, чтобы дал тебе мундир.
Тот его снарядил, дал тяжелый меч, кованое ружье, стальной пояс – ну, – все думают, – ты, парень, этого не унесешь! А Гонза подхватил ружье как перышко и прицепил меч слева,, вместо того чтоб справа, дружинники со смеху так и покатились.
– А коня дадите?
– Деревянного! В самый раз ему подойдет!
Но дворецкий выбрал ему здоровенного коня: не конь, а дом. Стали проезжать лошадей позади замка. А конь не дает Гонзе и в седло сесть, все на землю его скидывает. Остальные дружинники уж и смеяться не могут- хрюкают, как поросята.
На другой день были состязания. Дружинник, что против Гонзы вышел, даже и рубашку скинул, разрублю, дескать, тебя, вахлака, пополам, будешь тогда знать, как соваться в рыцарскую дружину! Но Гонза увертывался, изгибался, как тростник, а этот, обнаженный-то, как-то не успел увернуться, и Гонза перерубил его меч пополам. Все так рты и поразевали. Рыцарь Целерин увидал, какой Гонза силач, и стал Гонза его любимчиком. Остальные-то завидовали ему и, где только могли, изводили. Но Гонза показал им свой кулачище, и с тех пор как ножом отрезало – отстали от него.
Вот приходит весть, что в соседнем государстве князь Розгонь решил выдать замуж свою дочь Ашйту. Но выдаст только за того, кто сумеет на коне въехать на стеклянную гору. Рыцари со всего королевства пробовали это сделать, но всем пришлось с позором убраться восвояси. Ну, Целерин, конечно, тоже хотел себя показать, созвал всех своих оруженосцев и приказал хорошенько подковать коней. А Гонза, один из всех, вызвался:
– Ваша рыцарская милость! Если до того дело дойдет, я на эту гору въеду! Надеюсь, что вас не опозорю. И мне ничего особого не нужно, только еды и питья вволю да моего каурого, который уж привык ко мне.
Снарядились честь честью, сами разряжены, на конях сбруи с набором, с гербами, подковы стальные.
Отправились в путь. Ехали весь день и всю ночь, и все не видно было конца пути. Только на второй день показалась стеклянная гора. Князь Розгонь устроил им торжественную встречу. Сейчас начался пир, а на третий день была жеребьевка всех тех рыцарей, которые собирались сами пуститься на ту стеклянную гору или послать своих оруженосцев. Когда уже все было готово, Целерин в последний раз говорит Гонзе:
– Значит, ты, вахлак, все-таки надеешься туда взобраться? Но заруби себе на носу, что если осрамишь меня, головой поплатишься!
– Ваша рыцарская милость! я не боюсь, а уж если не справлюсь, и ждать ничего не буду, сам себе голову снесу!
Ветчины ему дали, сколько хотел. Тогда в этом недостатка не было: свиньи по лесам бегали, а желудей всюду было полно. Меду бочку ему выкатили, потом выспался как следует, а с двух часов ночи все уже стали собираться. У рыцарей кони так и блестели. У некоторых подковы были алмазные, чтобы крепче цеплялись. Известное дело, каждому приходилось ждать своей очереди, так что у Гонзы было достаточно времени все как следует осмотреть. Глазенки-то у негр так и блестели.
Первым поскакал какой-то граф. Конь под ним молодой, необъезженный. Разогнал его граф и мигом до половины горы поднялся. Но тут конь поскользнулся и, как по мылу, жжжжж! вниз. Ну, известно, гора крутая, с разгона ее не взял, значит — свалился. Только мокрое место от него осталось. Так по очереди тридцать графов проскакало, и из них только пятеро целы остались. Под конец самый последний- Гонза. Княжна Ашита подала ему знак, он помчался, мечом замахал, а шагов за десять от горы наклонился. Сжал ногами коня и как будто шепнул ему что-то на ухо. Конь встал на дыбы, летит, птиц обгоняет и, как белка, очутился на самом верху. Все завизжали как ошпаренные, а потом захлопали в ладоши и закричали:
– Слава, слава!
А Гонза сверху шапкою с султаном помахивает. Князь сейчас же к ним:
– Какой рыцарь имеет столь славного оруженосца? Целерин поклонился. Все Целерину руку пожимают, а княжна Ашита в своей карете так и обмерла – точила зубы на славного рыцаря, а достался ей жалкий оруженосец! Тут и Гонза уже спустился вниз, все к нему протискиваются, хлопают коня по спине, а сами все смотрят, какие подковы. А подковы были самые обыкновенные, как у извозчичьей клячи! Все Гонзе толкуют, какую, мол, княжну отхватил, а он только нос себе утирает и говорит:
– А на кой она мне! Я поеду в нашу деревеньку, к своему бате.
– Ну, раз хочешь домой, можешь отправляться, – сказал князь и выдал ему большую награду. Но все же заело князя, что этот вахлак пренебрег его дочерью, осрамил ее перед всеми рыцарями, и решил он задать ему задачу. Погоди, мол. Раз ты такой упрямый, хочешь все по-своему сделать, сумей за ночь перебрать две бочки маку. Не справишься с этим – посажу тебя в темницу, и сгниешь там заживо.
Такого условия наперед не было, да что Гонзе оставалось делать? С князем спорить не станешь. «Ну, думает, постараюсь, поднажму, авось и успею перебрать».
– Ладно.
Вечером насыпали ему на стол два мешка маку, оставили еду и заперли. Ну, правду сказать, меду ему не пожалели, целую бочку поставили. Это нарочно, чтобы заснул. Вот Гонза наелся до отвалу, напился и чувствует: что-то сапог жмет. Снял его и швырнул в угол, шпоры так и зазвенели. Те подслушивают под дверью: «Ага, думают, накачался уже! Спать ложится!» А Гонза сидит, подпер голову руками и курит, и самого в дыму не видно. Потом как схватится.
– Ах, дьявол, пора за работу браться!
Сбросил куртку и давай перебирать. Вот уж десять часов пробило, вот и одиннадцать, он грустно глядит на кучу мака. Просто в отчаяние пришел. Вот и двенадцать часов, а конца не видать. И тут вспомнил, что говорили ему в лесу муравьи. Стал на колени, начал молиться.
– Господи боже, смилуйся, не дай мне погибнуть здесь, пошли помощь!
Потом допил кружку и задумался: «Что теперь у нас дома делают? Тятенька оттрубил часы, Вашек с Франтой храпят на печи!» Глянул вниз – вот это да! Полно мурашей, из всех щелочек ползут, и немного времени прошло, – перебрали весь мак. Гонза так и вскричал от радости, муравьи исчезли. Бочка уж гудела, там только на дне оставалось. Гонза перебрал остатки, лег и спокойно заснул.
Вот утром князь сам отпирает дверь, глядит – а парень спит, как телка.
– Гонза, ты не перебирал!
– Как это «не перебирал»? Вот, глядите – полчетверика сору, а остальное – чистый мак. Я быстро это делаю: раз-раз, туда-сюда, и все готово!
Тот вылупился, как дурень, но видит: на самом деле мак чистый.
– Вижу, что с тобою ничего не поделаешь, ступай уж, кабы ты тут чего не натворил.
Одарил его, правду сказать, как следует, а уж Гонза-то был рад, что может домой вернуться!
– Приду, высыплю им на стол кучу денег, то-то будут глазами хлопать! Вот вам и Гонза-дурачок!
Пошел по дороге, пел, веселился. Как захочет поесть, заходит в корчму, бросит серебряную монету на стол, корчмарь так и запляшет, словно вокруг золотого тельца. К лесу подошел уже вечером, везде роса. Гонза думает: «Чего мне тут в сырости ночевать, лучше залезу на дерево». Выбрал густой, развесистый дуб, ветки его так и переплелись. Забрался туда и с устатку заснул как мертвый.
Вот о полуночи разбудил его какой-то шум. Слышит, какие-то люди внизу под ним кричат, спорят, торгуются. Глянул – а там двадцать четыре разбойника сидят, посреди куча денег навалена и свеча горит. Все разбойники бородатые, в высоких сапогах, за поясами – пистолеты, на шляпах – перья. Спорят, как добычу делить, орут, всякий норовит другого перекричать. Послушал-послушал их Гонза, и тут захотелось ему по маленькому делу. Он и покропил сверху, в самую середку попал. Один бандит и говорит:
– Ого, падает роса! Скоро рассветет! Давайте скорее, надо кончать дележку.
Опять они заспорили, а тут у Гонзы живот схватило. Долго раздумывать не стал, бац им прямо на деньги.
– Ого! – опять кричит тот бандит. – Капает, сейчас дождь польет, давайте живее.
Снова загалдели, заспорили, никак не договорятся. У Гонзы уж терпенья не стало, срубил здоровенный сук и хлоп его на них. Разбойники испугались и, как воробьи от выстрела, разбежались кто куда, а деньги бросили. Гонза слез, собрал деньги в большой мешок, перекинул его через плечо и зашагал. Навстречу ему опять тот же старичок:
– Ну как, Гонэа?
– Спасибо, – говорит Гонза, – пожил я в людях, вон сколько заработал. Не хотите ли выпить? — и подал ему крынку меда. – Да пейте все, куда мне его. Вот хотелось бы знать, далеко ли мне еще до дому. Охота поглядеть, как там наши.
– Недалеко, – отвечает дедушка. – Ты шибко идешь, до вечера туда поспеешь.
Гонза прибавил шагу, так и печатает. Вышел на пригорок и вдруг увидал свою деревню. Сбежал с горки и стучится в пастушню. Отец подошел к двери, отворяет:
– Что за ночлежник?
– Неужели Гонзу не узнали? Батя уставился на него:
– Ишь ты, пропил сапоги, босой ходишь! Ну, дай тебе бог здоровья, сынок, а я и не подумал, что это ты.
Гонза сбросил мешок наземь – тот упал со звоном – и давай обнимать всех подряд – отца, мать, – она, бедняжка, уж сгорбилась, – потом Франтика, Вашека. Даже братьев никак не мог выпустить из объятий.
– А теперь подите поглядите!
Вытряхнул мешок прямо посреди горницы – талеры, дукаты, у всех слезы на глаза набежали.
– Глядите! Вот так-то на свете бывает: к кому счастье обертывается задом, а к кому и передом!
Сейчас же купили самый большой хутор, чтобы на всех хватало пропитания. Гонза женился, взял грамотную девчонку, а Франта и Вашек уж больше никогда не смеялись над ним и не говорили, что Гонза – дурачок, ей-ей сущая правда.
